Глава 35. СПОР

В этот вечер для Моубрея действительно оказалось счастьем то, чем он всегда хвастался, — что держит он только самых лучших лошадей, — а также то, что конь, на котором он мчался, обладал крепкими ногами и хорошим чутьем в той же мере, как резвостью и пылом. Те, кто на следующий день заметил следы его копыт на неровной и холмистой дороге, по которой он был пущен своим разъяренным хозяином, без труда могли убедиться, что и конь и всадник раз десять находились на волосок от гибели. Положить роковой предел дальнейшим упражнениям Моубрея в верховой езде особенно легко могла одна вытянувшаяся над самой дорогой ветвь корявого низкорослого дуба. Когда Моубрей ударился головой об это препятствие, сила удара была значительно ослаблена его шляпой с высокой тульей, однако оказалась достаточной, чтобы сломать ветку, разлетевшуюся на мелкие щепки. К счастью, она была насквозь прогнившей тем не менее все изумлялись, как при таком сильном ударе она не нанесла ему тяжелой раны. Сам Моубрей даже не заметил того, что произошло.

Вряд ли сознавая и то, что он мчался с совершенно невероятной быстротой, быстрее, может быть, чем даже вслед за собаками на охоте, Моубрей спрыгнул с седла у дверей конюшни и бросил поводья конюху, который воздел руки к небу от изумления при виде того, в каком состоянии была любимая хозяйская лошадь Однако, решив, что хозяин, наверно, хватил лишнего, он благоразумно воздержался от каких-либо замечаний.

Едва несчастный ездок перестал ощущать быстроту, посредством которой он пытался елико возможно свести на нет время и пространство, отделявшие его от места, куда он наконец прибыл, как ему стало казаться, что он отдал бы весь мир за то, чтобы моря и пустыни пролегли между ним и домом его отцов, и прежде всего — между ним и сестрой, с которой ему предстояло решительное объяснение.

«Сейчас для этого самое подходящее место и время, — подумал он, кусая губы, — надо объясниться начистоту пусть я узнаю самое худшее — с неуверенностью должно быть покончено раз и навсегда».

Он вошел в дом и принял свечу из рук старого слуги, который, заслышав стук копыт, поспешил открыть дверь.

— Сестра у себя в гостиной? — спросил он, но таким глухим голосом, что слуга ответил вопросом на вопрос:

— А как себя чувствует ваша милость?

— Прекрасно, Патрик, превосходно, как никогда, — ответил Моубрей и, повернувшись спиной к старику, словно для того, чтобы тот не мог проверить, соответствует ли выражение лица словам, он направился к сестре.

Звук его шагов в коридоре отвлек Клару от ее мыслей, быть может довольно невеселых но шел Моубрей так медленно, что она успела прибавить света в лампе и огня в камине, прежде чем он появился в комнате.

— Ты славный человек, брат, — сказала она, — что так рано вернулся. В награду у меня есть для тебя хорошая новость. Конюх привел домой Триммера: он лежал подле мертвого зайца, которого нагнал у самого Драмлифорда. Пастух запер его в кошаре и ждал, пока за ним не пришли.

— Клянусь душой, лучше бы он его повесил! — отозвался Моубрей.

— Как! Повесить Триммера? Твоего любимца, самого быстрого пса в округе? Да еще нынче утром ты чуть не плакал, что его нет, и готов был убить всех на свете!

— Чем больше я люблю какое-либо живое существо, — ответил Моубрей, — тем больше у меня оснований желать, чтобы оно обрело покой в смерти. Ни мне, ни тем, кого я люблю, не будет уже счастья на белом свете.

— Такими словами ты меня не напугаешь, Джон, — ответила Клара, вся дрожа, хотя и пытаясь скрыть тревогу, — ты меня к ним давно уже приучил.

— Тем лучше. Значит, известие о нашем разорении не будет для тебя ударом.

— Пусть уж оно наступит, — сказала Клара, — нам

Так часто нищета грозила, Что весть о ней нас не сразила,

Как можем мы повторить вслед за славным Робертом Бернсом.

— К чертям Бернса и всю его чепуху! — вскричал Моубрей с раздражением человека, твердо решившего сердиться на всех и вся, кроме себя самого — истинной причины зла.

— С чего это ты посылаешь к черту беднягу Бернса? — невозмутимым тоном спросила Клара. — Он же не виноват в том, что ты нынче проигрался, — в этом, полагаю, все дело.

— Как тут не потерять терпение! — воскликнул Моубрей. — Ей говоришь о разорении старинного дома, а она отвечает цитатами из виршей мужика в подбитых гвоздями сапогах! Думаю, что твой пахарь, став еще беднее, чем был, всего-навсего обойдется без обеда или без привычной порции эля. Его товарищи воскликнут: «Эх, бедняга!» — и, не задумываясь, станут кормить» из своего закрома и поить из своей бочки, пока его закром и его бочка снова не наполнятся. А вот обедневший джентльмен, разорившийся человек с положением, униженный отпрыск высокого рода, утративший могущество вельможа — вот кто действительно достоин жалости, вот кто утратил не просто обед или кружку пива, а честь, положение, доверие, репутацию, да, наконец, само свое доброе имя!

— Ты все это декламируешь, чтобы нагнать па меня страху, — сказала Клара, — но, друг мой Джон, я знаю тебя и твои штуки и заранее примирилась со всем, что может случиться. Скажу больше: я так долго балансировала на этой вышке — положении в свете, если это выражение можно к нам отнести, что голова V меня закружилась от неустойчивости моей славы и я ощущаю странное желание поскорее ринуться вниз. Говорят, сам дьявол внушает его людям, стоящий на краю башни. Во всяком случае, я хотела бы, чтобы прыжок был уже совершен.

— В таком случае радуйся, если это тебе угодно: прыжок уже совершен, и мы с тобой — благородные нищие, как говорится в Шотландии, существа, которым их двоюродные, троюродные, четвероюродные и пятиюродные родичи дадут, ежели заблагорассудится, местечко на краю своего стола или посадят в карету рядом с горничной, если нас не будет мутить от езды спиной к упряжке.

— Пусть себе и дают это тем, кто захочет принять, — сказала Клара, — но я твердо решила есть только тот хлеб, который заработаю сама. Я умею делать кучу разных вещей — не одна, так другая даст мне те небольшие деньги, в которых я буду нуждаться. Я уже несколько месяцев, Джон, проверяю, какая самая маленькая сумма нужна мне для жизни, и ты бы развеселился, узнав, как она ничтожна.

— Есть разница, Клара, между опытом, который делаешь для развлечения, и настоящей бедностью: первое — маскарад, и его можно в любой момент прекратить второе — бедствие на всю жизнь.

— По-моему, брат, — возразила Клара, — вместо того чтобы высмеивать мои добрые намерения, тебе следовало бы показать мне на собственном примере, как я должна осуществлять их.

— А что, по-твоему, я должен делать? — спросил он запальчиво. — Стать кучером, берейтором, доезжачим? Я получил такое воспитание и так применял его, что только на это и способен. За такую работу кое-кто из бывших знакомых, может быть, и швырнет мне крону на чай по старой дружбе.

— Не так, Джон, думают и говорят о настоящей беде рассудительные люди, — ответила ему сестра. — И потому я не верю, что дело обстоит так серьезно, как ты изображаешь.

— А ты верь в самое худшее, что только можешь придумать, — заявил он, — и то будет еще недостаточно плохо! У тебя уже нет ни единой гинеи, ни дома, ни друга. Пройдет еще день-другой — и, весьма возможно, у тебя даже брата не будет.

— Милый Джон, ты слишком много выпил и слишком быстро скакал.

— Да, ради таких новостей стоило спешить, особенно к молодой леди, которая их так спокойно выслушивает, — с горечью ответил Моубрей. — Полагаю, что на тебя произведет так же мало впечатления, если я скажу, что предотвратить нашу гибель в твоей власти.

— Ценой моей гибели, правда? Брат, я сказала, что тебе не нагнать на меня страху, но ты сумел это сделать.